Расскажи, как ты впервые познакомился с идеями Арто?

Меня часто посещают видения, порой пророческие, и Арто я знал всегда. Такого конкретного момента знакомства никогда не было, это имя сидело у меня в голове. И когда мне в руки попали его статьи, а это было лет 10-11 назад, я понял, что это именно то, что я всегда хотел прочесть.

А что интересовало тебя прежде, чем ты начал работать с Арто?

В тот момент я был под впечатлением театра абсурда. Мне хотелось поставить что-то совсем непредсказуемое и бредовое. Но когда я увидел настоящие проявления ритуального магического театра в 91-м году на фестивале итальянского театра, таких людей, как Кармело Бене, театр абсурда умер. Это стало скучно. Театр должен быть реальным. Магический театр – это реальность.

На каких принципах строится твоя концепция искусства?

Все искусство строится на ощущении бунта, на ощущении противоречия по отношению к реальности и необходимости контрдействия по отношению к ней. Но постепенно эти контрдействия переходят в достаточно традиционные моменты и для этого нужно следующее контрдействие. Существует реальность, которая эти действия творцов в конечном счете принимает, усваивает и представляет их как некую данность. И задачей любого творца становится взять эту данность и вновь изменить, иначе он становится жертвой этой зловещей среды.

А театру Арто такая участь не грозит?

Театр Арто еще настолько неопределен... Хотя им всегда пользуются те или иные театральные деятели, но мне кажется, что использование его идей довольно невнятно. Как то в случае с Питером Бруком. Да и любой мало-мальски известный европейский режиссер обращался к Арто, но меня это не впечатляет. Меня впечатляют его тексты, но я совершенно не вижу примеров реализации этих текстов в современном театре за исключением отдельных сумасшедших, как Кастелуччи. Но итальянский театр – это совсем другая история, к театру там подходят совершенно с другой стороны.

А твои спектакли являются воплощением идей Арто?

Я бы так не сказал. Личность Арто мне близка, она всегда со мной, но я не пытаюсь развивать его идеи. Он полезен для того, чтобы вести с ним достаточно жесткий диалог ему следует отвечать гораздо резче, нежели просто принимать его идеи как данность. И если Арто говорил "Театр и его Двойник", то я говорю "Театр и его Тройник". Если Кармело Бене говорил "Театр умер", то я его зомбирую. Если кто-то сказал что, театр - это искусство, пишущее на воде, то я говорю театр - это скульптура, высеченная из мрамора. Я не веду диалогов, то что я делаю - это всегда монолог.

Как ты думаешь, когда-нибудь идеи Арто смогут стать доступными для всех людей?

Однозначно сказать нельзя. Арто грезил народным театром, что идет, как мне кажется, несколько вразрез с тем, что он писал. Но так или иначе, такой театр был реализован у Гитлера. Когда людей заводили в газовые камеры и душили - это было всем понятно, и одновременно очень сильно впечатляло. Если бы Арто это увидел, нельзя определенно сказать, как он на это отреагировал бы, но это был бы, наверное, театр, которого он хотел. Но мне все-таки кажется, что сакральный театр - не место для народа.

Как ты думаешь, что может привлечь зрителя в твоих спектаклях?

То, что я делаю, это мои грезы, мои видения, которые я наблюдаю в состоянии полусна. Тот магический процесс, который я пытаюсь для себя выявить, находится на грани между явью и сном, это некие сумерки, когда предметы приобретают совершенно другой смысл. Каждый раз, когда я выхожу на сцену, я превращаюсь в чудовище – "чудовище театра". Я являюсь кузнецом некой определенной цепи бунта: от ора к объятиям, от объятий к кнуту и мордобою, от мордобоя к магии. Это несложная цепь, и я всегда говорю этому "да". И это меня интересует.
Что интересует зрителя, меня совершенно не волнует, я вообще не для зрителя работаю, я делаю это для себя и мне глубоко наплевать, когда он приходит в мой театр. Самое лучшее, что он может увидеть и понять, - это кто здесь главный, на этой сцене и в этом зале, и будет очень хорошо, если он это поймет. Он может понять и не принять, может плюнуть и уйти домой, но, однажды, я приду к нему ночью, схвачу за волосы и швырну в окно, а там за окном мои люди закончат с ним свою кровавую тризну, - одним словом, в челюсть он получит. Но лучше было бы, если бы ему заранее объяснили, кто я есть, тогда бы обмен энергией произошел без мордобоя.
Наш зритель - это узник театра, его добровольная жертва, а мы лишь исполнители его прекрасного, мучительного желания.

Твои спектакли это что–то раз и навсегда закрепленное или все-таки это живая структура?

Все зависит от спектакля. Например, "Маяковский" - это музыкальный перформанс. Он все время меняется в зависимости от тех женщин, которыми я располагаю и которые поддаются моей дрессировке.

А какие требования ты предъявляешь своим актерам-женщинам?

Для меня очень важно, чтобы те актеры, которые со мной работают, были достаточно фанатичны в своих желаниях и в способности подчиняться моему режиссерскому произволу, они должны быть в какой-то степени попугаями, дрессированными шимпанзе и пророчествовать только то, что им говорит режиссер, и не пикать.

Получается так, что ни один актер не интересен тебе как личность?

Мне не интересен их человеческий аспект. Я пытаюсь показывать на сцене богов, и если я работаю с артистом, то хочу по меньшей мере видеть нем дьявола, а не человека.

А откуда ты берешь таких послушных актеров?

Я всегда работаю с какими-то совершенно случайными девчонками, часто это могут быть даже проститутки из ближайшего притона, которых сегодня полно. Это могут быть девчонки, приехавшие в этот город откуда-нибудь из Волгограда, без документов, без денег, без всего, и они участвуют в этом. И с моей точки зрения, это абсолютно неиспорченные актеры, которые могут делать все, потому что у них нет критериев и нет никаких понятий о том, что они делают.

А как складываются твои взаимоотношения с профессиональными актерами?

Путь к реальному театру идет по труппам современных актеров. Только сегодня, к сожалению, эти труппы продолжают делать какие-то дистрофические движения. Современным актерам следовало бы навязать идеологию боев без правил, рев зверя, магию Вуду. Только окончательно отравив им существование, или породив новую генерацию послушных шимпанзе, лишив их ни на чем не основанных амбиций, можно взорвать этот мертвый театр, вернуть ему античный пафос навязать лирику эпохи одноразовых стаканов.

Как ты относишься к программе центра Мейерхольда?

В целом, хорошо. Мне приятно, что имя Арто зазвучит, хоть и не в широких кругах, но все же… Единственное, я не уверен, имеют ли отношение к этому имени другие режиссеры, которые тоже принимают участие в программе. Но даже если не имеют, все равно это интересно, пусть это происходит, - потом можно будет сравнить.

Над чем ты работаешь в данный момент?

Я работаю над текстом Макбета Шекспира. Причем я не ставлю себе целью поставить именно Макбета. Макбет - уже сложившееся событие. Для меня важнее воссоздать дух произведения, в котором катализируется сила и напряжение, чем соблюсти рабскую верность триединства (время, действие, пространства). Больше всего меня интересует тема связи реального и потустороннего. Это будет частично ироничное зрелище, но кровавое. Кровавое...

Беседовал .